Тахана мерказит [Главный автовокзал] - Сергей Каледин

– Ай! – взвгнула Мири.

Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.

– Да парики – это только у хасидок, когда они идут жениться!.. – задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.

Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.

– Миша, объясни ты мне, Христа ради, – сказал Петр [Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. – Вот все талдычут у вас про террорм. Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? – Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где вну мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость проводила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. – Ну кому их взрывать?!

– В общем-то да-а… – протянул Мишка. – Эти-то, может, и не очень нужны. Но…

Но что «но», так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел картофельной служкой – чипсами. Допил пиво.

После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вн, что-то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать – так у него и на даче загара хватает.

– Слушай, Миш, – сказал он, – если транспорт не работает, так ведь можно и пехом, по карте? А?.. Я думаю, просмотреть маршрут поточнее непосредственно и вперед с песнями… Как считаешь, Миш?..

– Попаля, попаля! – радостно завопила вдруг Мири. – Я в мальчика вну плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.

– Нормально, – недовольно сказал Петр Иванович, думая о своем. – Взрослых перебиваешь…

– Васин, ты не любишь теперь меня?

– Люблю, люблю… Понимаешь, Миша, своими силами хочу добраться до Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид… по-еврейски. Не заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.

Мишка почесал лысину.

– Пашка?

– Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.

Мири подняла руку как школьница.

– Можно я с Васиным пойду в Старый Город?

– Ты? А почему бы и нет? – Мишка положил руку на плечо дочери. – Значит так. Идете в Старый Город. Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь. Стену Плача. Повтори.

– Мы покупим…

– Вы ничего не покупите, – нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и, по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:

– Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача…

– Не надо ему молиться в Стену Плача! – рассердился Мишка. – Просто покажешь. Потом где Иисус ходил…

– Не надо ему молиться в Стену Плача! – воскликнула Мири. – Просто покажешь! Так?

Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину:

– Жалко, черт… Там по пятницам монахи-францисканцы ходят по Крестному пути. К ним хорошо бы пристроиться. А, может, и сегодня кого нелегкая занесет, почему нет?!

– Главное, где Иисус с мучениями ходил непосредственно, – уточнил на всякий случай Петр Иванович. – Не устанет она? А то я и в одинаре могу без проблем.

– Я сильная! – Мири сердито погрозила ему кулачком и, не говоря ни слова, встала на руки. Прошла по крыше туда-обратно, лавируя между солнечными батареями: возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок.

Петр Иванович захлопал в ладони.

– Прошу прощения.

Подозрительными, напряженными взглядами Провожали Васина с Мири дворовые евреи. Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но уже с длинными до плеч пейсами, подбежал к Мири и что-то залопотал ей угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в нос и тоже высунул язык.

– Ми-ри-и! – донесся сверху голос Мишки.

– Чего?! – крикнул Петр Иванович, задрав голову. – В арабском квартале поаккуратней как-нибудь!..

6

Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к центру. Правда, и машин не было. Солнце лупило в темя, но Петр Иванович предусмотрительно надел шляпу. Пальм не было, зато по обочинам росли кактусы в человеческий рост, колючие, как положено.

– Здесь можно раздеть себя, – сказала Мири, – а в Старом Городе надеть.

Петр Иванович послушно снял рубашку, сложил ее, как в прачечной, убрал в пакет. Мири тем временем достала красного рюкзачка пластмассовую бутыль с водой, принялась жадно пить, косясь на татуировку полуголого своего спутника. Потом завернула на бутыли крышку, спрятала, отобрала у Петра Ивановича пакет с рубашкой и аккуратно сложила в рюкзачок, «Бабенка маленькая», – усмехнулся Петр Иванович.

– Зачем тебе это? – она ткнула пальцем в плечо Петра Ивановича, на котором красовалась роза.

– Это когда я был в неволе, мы так делали. В тюрьме,

– Зачем ты быль в турме?

– Негодяя побил.

Жара была не жаркая, с ветерком, прям-таки курортная. Иерусалим раскинулся по далеким оплывающим холмам бело-розовыми домами, похожими на россыпь камешков. Дома иной раз вырастали ущелий, возле обрывов. Петр Иванович шел легко, насвистывая романс Ирины Васильевны.

Неожиданно – за поворота завиднелся Старый Город. В самом центре его горел на солнце золотой купол.

Петр Иванович остановился.

– Гроб Господень, – хрипло пробормотал он, засовывая незажженную папиросу в карман.

– Мечеть Омара, – бесстрастно поправила его Мири, продолжая рассматривать пронзенное сердце на другой плече. – У нас тату делают цветные. Хочешь, и тебе сделают? Я буду делать на моей ноге здесь. – Она задрала юбочку. – Посмотри. Я буду делать тут, у-у, как это по-русски?.. Батерфляй. С крылами такую… бабочку.

– Ляжку-то зачем портить? – буркнул Петр Иванович, – Где ж Гроб Господень?

– Я не знаю, – пожала плечиками Мири. – Храм царя Соломона сломаль Навуходон… Посвистуй еще…

– Насвистелся уже. Ладно, хрен с ним, с Соломоном. Гроб Господень должен быть непосредственно…

Странное дело, они были уже недалеко от центра города, а где-то совсем рядом блеяли овцы, козел вроде замекал. Петру Ивановичу хотелось передохнуть перед дальнейшей экскурсией, но на травке не больно-то посадишь: с виду зеленая, а на самом деле – опять колючки.

– Пойдем через Львиные ворота, – сказала Мири. – Здесь наши парашютисты на танках в Старый Город поехали и катались шесть дней всю войну…

– Здесь Иисус Христос на осляти въехал! – наобум перебил ее раздраженно Петр Иванович. – А вы его распяли непосредственно…

– Не знаю, – капрно огнула губы Мири. – Танки катались и победили арабов…

– Чего вы все: арабы, арабы? Арабов они победили…

– Потому что евреи самые умные и самые сильные. Как ты. Ты рубашку сделай. – Она достала рюкзака пакет.

– Самые умные, главное дело, – бурчал Петр Иванович, заправляя рубашку. – Арабы вон математику выдумали, спирт, порох…

– У тебя рубашка сзади не так. – Мири обошла его и засунула в брюки незабранный кусок. – Порох китайцы выдумали. Ты покупишь мне айскрим?

– Кого?

– Лед сладкий. А себе ты покупишь биру, пиво.

На площадке перед воротами с львиными мордами лежал плешивый оседланный верблюд. Он жевал вхолостую, по привычке.

– Блко не подходи, – Петр Иванович взял Мири за руку, – Оплюет.

К верблюду подошла толстая туристка с фотоаппаратом. Эх, забыл фотоаппарат попросить! Верблюд даже башки не повернул в ее сторону. Туристка забралась на него, верблюд по частям поднялся и, покачивая худыми, развалившимися в разные стороны горбами, медленно побрел по пыльной площади, ведомый под уздцы арабом в белом длинном плаще.

Петр Иванович огляделся. За столиком пили пиво мужики европейского вида в шортах, в панамках с козырьками; араб соломенной метлой шоркал улочку; две пожилые туристки с розовыми воздушными прическами тыкали пальцами в карту – выбирали маршрут.

В стороне во что-то играли чернявые парни, окруженные любопытствующими. Петр Иванович подошел поближе. Точно, в наперстки. Как в Москве грузины. Лихая бригада! Все то же – он сразу понял. Бугор гоняет наперстки, а двое подставных выигрывают без перерыва, заманивая лохов. Вот и свежий дурак попался, не турист, местных. Выиграл раз, выиграл два, а потом стал проигрывать.

Невдалеке остановился джип. Из джипа вышли два молодых парня, тоже туристического типа, тоже в шортах. Здоровые. Какие-нибудь скандинавы шведские. Неспешно поозирались, закурили и подбрели к играющим. Неужели и эти дураки? Постояли, посмотрели. Потом один без особой поспешности заехал бугру по затылку, схватил его руку и замкнул на ней браслет. Второй браслет он даже не стал раскрывать, просто держал пустое кольцо в кулаке. Подручные бросились наутек. Полицейский лениво крикнул им вдогонку два слова, показывая на арестованного; мол, все равно же он вас заложит. Парни остановились к понуро поплелись к джипу. Туда же пошел и второй полицейский – принимать т Держа в поводу бугра, полицейский ногой расшвырял наперстки, выплюнул сигарету, снял черные очки, презрительно оглядел собравшихся и процедил сквозь зубы: «Фра-ерин!» Потом он отомкнул бугра и без слов заехал ему по загривку, сильно, но лениво, будто паута надоедливого хлопнул. Фраер припал к земле, немного поверещал пошел к машине своим ходом.